22 июня, ровно в 4 часа
Киев бомбили, нам объявили,
что началася война…
Мне было 10 лет, когда началась война. Жила я в небольшом городке Павлоград, Днепропетровской области на Украине. Мы, дети, ещё не понимали ужаса войны.
Играли в «классики», когда вдруг услышали тяжёлый гул летящих самолётов. Подняли головы и увидели, что от самолётов отделяются «бутылочки». Мы не знали что это бомбы и закричали: «Смотрите, «бутылочки» падают!». Но когда эти «бутылочки» долетели до земли, то раздался такой грохот, что мы от страха онемели. Всё вокруг потемнело, а мы стояли оторопевшие, пока наши родители не спрятали нас в погребе.
Бомбили в основном вблизи моста через речку Волчья, чтобы сохранить его для продвижения немцев (наши войска не успели его взорвать). Многие не успели эвакуироваться, особенно еврейское население. Всё произошло стремительно. Сразу после бомбёжки через мост в город въехали на мотоциклах немцы. Были они в чёрной форме, а потом мы узнали, что это «эсэсовцы». Заняли все дворы, заходили в дома и первое, что они спрашивали – «коммунист?», «юден?». Через несколько дней после оккупации оставшиеся в городе евреи ходили с жёлтыми звёздами на одежде, а потом, ночью их вывезли и расстреляли. Говорят, что земля ещё долго «дышала», так как тела падали в неглубокий ров друг на друга и наверно были не все убитые, а и живые…
После этого началась жизнь в оккупации. Нас у мамы было трое дочерей – 16, 13 и мне - 10 лет. Нас из комнат выселили в пристройку. До войны было хозяйство – корова, поросёнок, куры. Немцы ходили по дворам, кричали «куры», «яйки» - сразу выучили язык. Взрослое население заставили работать на себя, издевались. Моя старшая сестра работала на верёвочном заводе. Одевалась она как старушка, чтобы не привлекать к себе внимание – старая, грязная телогрейка, платок до глаз. Среднюю сестру, 13-летнюю, заставили работать в комендатуре уборщицей. Офицеры издевались над ней – увидят где пыль, тащили за ухо, тыкали лицом, грозили револьвером и кричали «пуф-пуф». Ребёнок боялся, плакал, а они смеялись.
Потом началось отправление молодёжи в Германию, отбирали здоровых, крепких ребят. Была комиссия из немцев и русской доктор. Мы тогда не знали, что это был наш человек. Он старался подсказывать представшим перед комиссией молодым девушкам. «У Вас болит сердце?», «У Вас слабые лёгкие?». Некоторые поняли, повторяли за ним, будто они на что-то жалуются, их оставляли, но большинство не привыкли говорить «неправду», отвечали как есть. Их отправили в Германию, оттуда многие не вернулись.
Наша мама, не очень грамотная женщина, сориентировалась, поместила мою старшую сестру в больницу, в отделение, где находились больные тифом. Её фактически сознательно заразили, чтобы спасти семью, слава Богу, она выжила. Выписали сильно ослабевшую, с остриженными волосами. Мы долго использовали её болезнь, чтобы к нам в дом не вселяли немцев. Выставляли её вперёд со словами «Тиф, тиф» и немцы не осмеливались поселяться, боялись заразиться.
Страшно вспомнить, что мы пережили, оказавшись в оккупации.
13 февраля 1943 года в помещении маслозавода, который находился в конце нашей улицы им. Шевченко произошёл открытый бой павлогорадских антифашистских групп подпольщиков с немецкими захватчиками. Оказывается, в нашем городе была подпольная группа свыше 100 человек. Они собрались 12 февраля 1943 года на маслозаводе, чтобы обсудить, как вступить против немцев 13 февраля с оружием в руках, и помочь Красной Армии с тыла освободить город. Решили на 13 часов дня, однако в 11-30 13 февраля, когда ещё не все подпольщики собрались, там оказались немцы с полным вооружением. Мы, жители, ничего об этом не знали, немцы загнали нас всех в дома. Возле ворот, на улице, они установили пушки и начался обстрел со всех сторон. В ответ раздавались лишь винтовочные выстрелы. Подробности этого боя описаны непосредственным участником этих событий в статье «Рассказ бойца» в Павлодарской газете. Их было 100, но бой приняли лишь 21 человек. Среди подпольщиков оказался предатель, он выдал день и время предполагаемого боя. Бой был неравный. Быстро всё стихло, по улице вели захваченных в плен партизан. Лично я в окно видела двоих партизан, они были в нижнем белье – то ли их раздели, то ли они пытались пробраться по снегу, пытаясь спастись, когда закончились патроны. Немцы их повесили на площади, силой собрав народ. Мужественно приняли подпольщики смерть.
Через несколько дней, рано утром мы проснулись от песни, звучавшей по радио-тарелке «Широка страна моя родная». Ничего не понимая мы выскочили на улицу и поняли, что наши войска вошли в город и сразу же включили радиостанцию. Сколько было радости! И вот в эти дни освобождения в клубе был суд над предателем, он падал на колени, просил прощения, вел себя униженно (что значит предатель). Его не пощадили.
Но через пять дней после освобождения наши войска снова оставили город, так как немцы отсекли освобожденный город. Наши войска не смогли отступить, все оказались в ловушке. В этой ловушке оказалось и мирное население. Какие шли бои! Это был ад! Немцы бомбили город несколько дней. Дни превратились в ночь, темно, всё смешалось, убитые люди, лошади. Самолёты летали низко, старались сбрасывать бомбы на дома. Бомбы летели с диким рёвом, казалось, что бомба летит прямо на тебя.
Мы сидели в погребе - женщины и дети. Дети истошно кричали, кто-то вслух молился. Не было еды, не было воды. Питались соленьями, что стояли в бочках и пили рассол. У нас во дворе бомба попала в сарай и на огород. Мы услышали истошный вой собаки – это был мой любимый Букет. Мама не успела меня удержать, я пулей выскочила из погреба, подбежала к воронке, увидела своего пёсика всего в крови, схватила и притащила его с тремя перебитыми ногами в погреб. Там ему наложили из досточек шины, он потом он так и прыгал на трёх лапах, правой передней как будто здоровался, но я спасла его.
Во время бомбёжки мама несколько раз чуть ли не по-пластунски пыталась пробраться к дому за едой и к колонке за водой, но не получалось, так как одна партия самолётов отбомбившись улетала, но её тут же сменяла другая.
А потом наступила тишина. Кто-то снаружи открыл дверь погреба (дай Бог ему здоровья!) и мы услышали мальчишеский голос: «Есть кто живой? Если есть – уходите на хутора, идут эсесовцы и расстреливают мужское население». Мы рванули на хутора, а потом узнали, что расстреливали даже маленьких мальчиков. Нас спас этот неизвестный и люди, которые приютили нас на хуторах. К сожалению, я их не запомнила.
Через несколько дней мы попытались вернуться домой, но немцы нас обстреливали, и только когда прошла карательная группа, мы вернулись. Дом был занят фашистами. Мы едва ютились в кухне-пристройке, а потом мама нас, детей, отправила в деревню к бабушкам и уже там нас освободили вторично.
Перед отступлением из деревни немцы поджигали дома, насильничали, расстреливали мужчин в овраге. Ворвались вечером немцы к нам в дом, так как увидели моих двух старших сестёр. Я успела спрятаться за угол русской печки, а наша тётя не пускала немцев в комнату, где лежал дед-инвалид и находились мои две сестры. Тётя закричала «спасайтесь» - как немец её не убил – чудо, а девочки услышали и выпрыгнули в форточку, вниз головой, побежали на огород и зарылись в скирду соломы, напугав, спрятавшегося там мужчину. Сёстры потом пытались повторить этот прыжок через форточку – не получилось. Чего только не бывает в экстремальной ситуации.
А помню ещё один эпизод. Пришёл к нам немец поджигать дом, подтащил солому и тут бабушка, обняв меня, упала на колени. Что-то у него дрогнуло, не все же нелюди. Немец оттащил солому подальше от дома и поджёг, создал видимость пожара. Дом сохранился.
Освобождала нас конница, мы называли их «будёновцами». Они влетел в деревню на лошадях, в бурках, развевающихся на ветру, в папахах и с саблями наголо. Это было захватывающе, мы все плакали.
А потом мы вернулись в Павлоград, где оставалась наша мама.
